Курт/Васко. Неожиданные увлечения.
Пишет Гость:
Исполнение №1, внелимит, дженИсполнение №1, внелимит, джен
Откуда зеленокровный притащил лютню, Курт не знал. Почти хорошую, немного потертую и с пятью парами целых струн. Взяв ее впервые, Курт удивился — его руки до сих пор помнили, как перебирать по ладам. Конечно, путного в голове уже не осталось, так, несколько песен, которые горланят в тавернах или казармах вечерами. Ничего из того, что не знал бы или не умел солдат, хоть раз побывавший в увольнении.
Лютней тут же заинтересовалась Сиора; она долго разглядывала ее и сказала, что «оно» и похоже, и непохоже на то, на чем играют дети fradi. Даже тронула струны, а после смотрела, как это делает Курт: совсем не изящно, топорно, но достаточно, чтобы скрасить вечер в соответствующей компании. Сиоре понравилось, и Курт пообещал — как сможет, сыграет ей что-нибудь красивое.
Валяясь на койке в своем закутке, Курт иногда брал лютню. Водил пальцами по струнам, вспоминая то немногое хорошее, что было в его молодости, в том числе песни. Ходила у них одна простенькая, тиснутая у навтов — Курт зажал несколько верхних ладов.
— Вернувшись из боя всю ночь мы пьем,
Чтоб видеть дно стакана.
Моряки пели «вернувшись из моря», а каждые две строчки отбивали повторами и криками «хэй-хо-хэй». Им песни помогали работать, а солдатам навеселе такие приблуды ни к чему.
— Чтоб сердце смягчилось хмельным огнем
Под духотой кафтана.
«И юнги, и капитана» — звучало в выброшенных строчках, но нужно же было как-то выкручиваться.
— А губы подруг, что сладки, как мед,
Нам скрасят скучные ночи,
Мы их...
В стену с другой стороны, прямо над головой, что-то грохнуло, прерывая бряцанье. Следом голосом Васко донеслось:
— Фальшивишь!
— Иди к черту, моряк! — весело крикнул в ответ Курт.
Васко не вылезал из комнаты второй день, перерисовывая карты, старательно набросанные с зеленокровным на стоянках. Сам он в чертежных тонкостях не разбирался, зато Васко — вполне. Старик де Курсийон даже выписал каких-то монструозных на вид штук, лишь бы тот помог с картами местности. Васко не был против — к тому же, за каждую ему хорошо платили.
— Навтский флот в моем лице очень недоволен, — протянул Васко из-за стены, — имей в виду.
— Можно подумать, навтский флот сможет лучше, — поддел Курт.
Послышался смятый смешок.
— Так проверь.
Курт подобрался, садясь на койке. Каким бы строгим капитаном ни слыл Васко, он все же был еще щеглом, даже младше, чем зеленокровный. Мальчишкой с холодной головой и горячим сердцем, но рядом с ним Курт чувствовал себя на целый десяток лет моложе.
— Подхватывай, моряк, — хмыкнул Курт, перебирая струны.
На память тут же пришла песня, которую теперь едва ли можно услышать по кабакам, но знали ее все, без сомнения. Когда влияние культа Святого Матеуса было не так велико, телемских проповедников любили доводить парной распевкой о распутном монахе и послушнице или послушнике — смотря насколько сильно нужно было разбесить телемцев. Сейчас за подобное, особенно в общественном месте, можно было угодить и в тюрьму на день-другой, но такое легко не забывается. Особенно теми, кто не питал к святошам особой любви.
— Ходят тучи над аббатством,
Настоятель сер и хмур.
Он без юношеской ласки
Как-то разом стал понур.
— Ведь ничто, и даже вИна, — подхватил Васко, — от которых кровь кипит,
Не согреют его лучше,
Чем невинный неофит.
«Вы меня, милорд, простите»...
— «Я тебя прощаю, сын, — грянул Курт в ответ. — Но скажи мне лучше вот что,
Ты сегодня здесь один»?
— «На молитве мои братья,
Значит, видимо, один,
Коль меня к себе зовете,
Мой пресветлый господин».
Тонкая струна под пальцем вдруг звякнула и лопнула, хлестнув по руке. Курт шикнул.
— ...да чтоб тебя!
— Что такое? — тут же обеспокоенно спросил Васко.
— Доигрались, — ответил Курт, потирая красный след на запястье. — Струна порвалась.
Васко помолчал, а после назидательно заявил:
— Это тебе за сквернословие от Пресветлого.
— Иди ты, — беззлобно бросил Курт, — вместе со своим Пресветлым.
И едва мстительно не прыснул, когда за стеной у Васко что-то с грохотом свалилось на пол.
Новых струн зеленокровный обещал достать, только вот Петрус весь новый день ворчливо сетовал на то, какая нынче пошла молодежь — ни стыда, ни совести.